– Вот и веди его теперь. Через пустыню египетскую…

– Куда ж деваться. Надо вести свой взвод к светлой жизни.

– Ну и как? Кормишь хоть вволю? Народ-то свой?

– Кое-как концы с концами свожу. Скот пойдёт, тогда полегче станет. Молоко, сало. А пока всё – из-под ног…

– Эхе-хе, капустка ты наша, лебеда неминучая…

В Нелюбичах жилось туговато. Пекли свойский хлеб. Была по праздникам и убоинка. Но в основном ели картошку. Да тёртики напополам то с лебедой, то со снытью.

Постепенно отстраивали дома. Ставили хлева и дворовые постройки. Лес государство выделило вольный. По разнарядке из райисполкомовских фондов выделили дизельную электростанцию и пилораму со щеподралкой. Нашлись и моторист, и электрик. Оба, правда, такие же, как и Кондратий Герасимович, увечные фронтовики. Но дело своё, к которому были приставлены его, председателевой, властью, правили исправно и добросовестно.

Нелюбин держал народ в строгости. Без дисциплины в таких обстоятельствах, как и на фронте, порядок не удержишь. Мужики, особенно фронтовики, привыкшие к окопным ста граммам порой теряли берега.

– Тяжело, Пётра, фронт кормить. Войне сколько хлеба надо! Мяса и всяких припасов продовольственных. Чёртова прорва! А нам, опять же, своих надо кормить. Баба, она сама прокормится. А дети… Детей нельзя упустить.

– Вот тут, Кондрат, развилка и начинается…

– Да. Вот и прыгай, председатель, на этой развилке блохой, ужом извивайся… Нелюбичам я нужен такой, а райкому и райисполкому – такой. Одним губы помаслить, а другим – уши. Стало быть, что? Надо быть разным, притворяться, лгать. Но иногда разным быть невозможно, потому что за мною – хлеб. И за тобою – тоже. А хлеб не может, не умеет притворяться. Хлеб либо есть, либо его нет. Что делать?

Пётр Фёдорович задумался. Он-то знал, что делать.

– Вот придут с фронта мужики и спросят за тех, кто в ригу не попал: а что ж ты, Кондрат, наших детей голодом морил?

– Спросят, – кивал Пётр Фёдорович.

Они выпили ещё понемногу. И пошёл у них серьёзный разговор. О том, как незаметно и без убыли для закромов родины зёрнышко в щель замести, да так, чтобы его потом мышка не унесла…

Отряд уходил. Внизу, на дороге, горели грузовики. Ярче всех полыхала бронемашина.

– Что бы ни случилось, – ещё раз напомнил приказ Арман, – на базе раньше, чем через неделю, не появляться. Это касается всех на случай, если в дороге произойдёт непредвиденное. Кто-то из пулемётчиков должен остаться в заслоне.

Один из пулемётчиков был ранен в ногу. Он опирался на палку. Его Bren нёс второй номер.

– Оставь, командир, меня, – сказал он. – В пути я буду только обузой.

И в это время, отстранив в сторону Николь, вышел из строя Иван.

– В заслоне остаюсь я, – сказал он, смешивая французские слова с русскими, и указал на свой Bren. – Напарник мне не нужен. Николь должна уйти вместе с отрядом. Je reste pas seul avec le general de Gaulle[29].

Иван произнёс последнюю фразу по-французски. После этих слов партизаны начали подходить к нему по одному. Некоторые обнимали Ивана, другие жали руку и что-то торопливо говорили. Пулемётчики отдали по две обоймы. Из общих припасов Ивану оставили несколько банок тушёнки и пачку галет. Арман положил в патронный ящик последние две гранаты.

Первую позицию для заслона он выбрал на северном склоне холма, поросшего соснами. Отряд уходил на север. Через несколько километров партизаны повернут на восток и там будут ждать его в небольшой деревушке в предгорьях Вогез. Если немцы начнут преследование раньше, чем через час, он должен удерживать их здесь, на склоне не меньше часа, а потом отходить на северо-восток, таким образом, отводя преследование от тропы, по которой уйдёт отряд, и от деревни в предгорьях, где несколько дней будет отсиживаться группа Армана, прежде чем начать подъём к партизанской базе.

Пожар внизу не утихал. Грузовики взрывались. Пламя легко перекидывалось с одной пылающей машины на другую. Брезентовые тенты вспыхивали, как стога соломы. Потом огонь охватывал деревянные ящики. Немного погодя ящики взрывались. Иногда слышалась серия частых взрывов.

Время шло. Час, отведённый на ожидание на первой позиции, истекал. Оставалось десять минут, когда внизу, на дороге, в рёве пожара послышались посторонние звуки. Это были мотоциклы. Несколько мотоциклов. Они кружили по обочинам, объезжая горящие грузовики.

Послышались команды на немецком языке.

Немцы… Ну конечно, немцы. Кого здесь можно ожидать? Видимо, поступило сообщение о нападении на колонну. И вот прибыл патруль. Мотоциклисты появились с юга, откуда пришла и колонна.

Но один из мотоциклов, покружив возле пожара, развернулся и помчался на север, к повороту. Немецкий мотоциклист, выполняя приказ своего командира, не знал, что он уже на мушке и что чем ближе он подъезжает к повороту, тем вернее попадает под прицельный огонь. Если пулемётчик всё же решит стрелять.

Патруль выяснил ситуацию и направляет связного за подкреплением в ближайший гарнизон. Вот почему он отправляется на север, а не туда, откуда прибыл. Если его отпустить, то через несколько минут здесь будет рота солдат с пулемётами, и тогда Ивану уже не уйти.

Мотоциклистов двое. Один за рулём, другой в коляске за пулемётом. В прицеле они кажутся безобидными оловянными солдатиками. Но Иван-то хорошо понимал, что в других обстоятельствах от них не уйти, он знал и помнил те обстоятельства. В последнем бою на родине он стрелял именно по мотоциклистам. И мотоциклисты потом избивали его в сенном сарае, видимо, пытаясь убить, и, должно быть, были уверены, что ему конец, когда прекратили бить ногами и топтаться по его телу железом своих подошв. Но он всё же очнулся и понял, что жив.

И вот теперь, за тысячи километров от Вязьмы, в самые трудные мгновения боя, судьба снова посылала ему схватку именно с ними. Всё почти повторялось. Как и тогда, под Вязьмой, у мотоциклистов было преимущество. Но теперь в его пулемёте было больше патронов. Да и позиция у него значительно лучше. За ним оставалась и внезапность.

Мотоцикл приближался. Пулемётчик сидел боком. Он словно что-то чувствовал и беспокойно крутил головой, оглядывал склон горы, начинавшийся сразу за придорожным кюветом.

Иван взял с упреждением. Первая очередь чиркнула по дорожному покрытию, захватила переднее колесо и хлестнула по коляске. Мотоцикл завихлял. Пулемётчик выронил ручку МГ, закреплённого на турели, откинулся назад. Мотоциклист соскочил на дорогу и, хромая, кинулся к дальней обочине. Через минуту оттуда вспыхнул дымок. Мотоциклист конечно же заметил, откуда пришла очередь, и теперь, добравшись до укрытия, открыл ответный огонь из карабина.

Иван подождал очередного выстрела. Пуля шлёпнула по камню и, нудно воя, ушла рикошетом вверх. Прижал приклад к плечу, прицелился. Каска мотоциклиста маячила над бровкой кювета достаточно для того, чтобы не промахнуться с дистанции восьмидесяти метров. Он нажал на спуск. Короткая, в три патрона, очередь. Пулемёт сделал дело и затих. Каска исчезла в кювете и больше не появлялась.